АЛЕКСАНДР ЕЛЕУКОВ. КОНЦЕПЦИЯ ПРЕКРАСНОГО. КУЛЬТОВОЕ ЭССЕ

(читать с начала)

Всячески поощряйте развитие внутреннего сознания прекрасного, этого истинного щита против тьмы невежества. Вы наверняка слышали: “Моя жизнь окончена, я не могу даже мечтать о чем-либо прекрасном, я не имею времени сосредоточиться мечтать”. Точно мечта нуждается в каком-то особенном времени. Часто вы замечаете очень одаренного человека, который носит в себе замечательные идеи, полон своеобычных понятий, которые он выражает с силою, как только его эгоистические жалобы смолкают. Потому мы должны дисциплинировать себя в творческом мышлении, и в этом прекрасном творчестве сотрудничать со всем космосом.

Поэзия - это искусство слова, это прекрасное, воплощенное в языке. А прекрасное - это то, что доставляет удовольствие. Но в таком случае, победа "Спартака", фильм про Шварценнегера - являются ли они прекрасными? В терминах нашей культуры - очевидно, что нет. Но если так, то что же отличает их от того, что называется прекрасным? Есть традиционный ответ на этот вопрос. Прекрасное - субъективно, но универсально. Мой сосед любит пиво "Балтика" и "Спартак"; его жена - дамские романы и кожаные кошельки с застежками. Но ни то, ни другое не является прекрасным, хотя и доставляет им удовольствие, поскольку достаточно очевидно, что любовь к пиву "Балтика" и дамским романам не несет в себе ничего универсального. В отличие от них, красота Давида столь же общеобязательна, как истинность доказанной теоремы.
Такое понимание прекрасного позволяет дать определение искусства. Искусство - это создание эстетических форм: форм, являющихся универсально прекрасными. Скульптор создает эти формы из камня; поэт - из грубого материала повседневности, из бесцветной слякоти человеческого бытия. Вознося этот материал в область красоты, в область совершенства формы, поэт превращает жизнь, которая, как известно, коротка, в искусство, которое вечно. И поэтому, так же как бесформенная материальность камня не имеет прямого отношения к скульптуре, как чистой форме, содержание поэзии не имеет прямого отношения к поэзии, как искусству. Содержание, почерпнутое из мутного потока бытия, преходяще, в то время как форма вечна.
Что может быть прекраснее танца, этого древнего, как мир, искусства? Танцы сами по себе обнаруживают прекрасное в движениях лица, рук, корпуса, ног; первым признаком красоты в них является сила: танцующий, делающий какое-либо па, испытывает эстетическое удовольствие от употребления своей силы на преодоление трудности данного па; зритель же одновременно с ним инстинктивно испытывает то же удовольствие, так сказать, сочувствует... В сущности, в танцах, как и в чем-либо другом, интерес возбуждается преследованием цели исполняющим и конечным рузельтатом более, чем возбуждался бы бесцельным движением. Отсюда возникает второй признак красоты в танцах - это волевой акт, приводящий в движение тело и его члены ради достижения определенного результата (к примеру, многочисленные фуэте: эстетическое удовольствие доставляется тогда, когда определенное количество поворотов и намеченный пункт остановки в определенной позе совершаются в точности посредством воли; или когда делают па на пуантах, цель которых - удержание корпуса на ничтожной точке опоры). Этим исполнитель щекочет и интригует зрителя в свою пользу. Третий признак красоты и, скорее всего, самый высочайший в танцах - это грация, которая есть, по сути, экономия силы. Грация есть импульс, влекущий в безграничное, с желанием испариться, исчезнуть... Это особенно отмечается в танцах быстрых, живых и воздушных, как например, в вальсе. В них смутная идея каждого - унестись в вихре вперед, куда-то туда, в воображаемый мир блаженства и радости. Когда танцор заботится о красоте и благообразии движений, то что иное делает он, как не подтверждает изречение Аристотеля, восхваляющего красоту как третью составную часть добра?

Многое из того, что сравнительно недавно казалось образцом прекрасного, режет слух своей напыщенностью и фальшью. Преувеличенная пластика барокко и романтические позы, по всей видимости, принадлежат к этой категории. Вполне вероятно, что интуиция прекрасного, как таковая, является универсальной составляющей бытия человека в мире, но конкретные воплощения этой интуиции предопределены их культурным контекстом. Проще говоря, то что определенные формы могут доставлять удовольствие - это общечеловеческая черта; но выбор тех форм, которые считаются прекрасными, зависит от конкретной культуры и конкретного времени: ничего общечеловеческого в этом выборе нет.
Эстетический выбор - это выбор победителей; тот факт, что первые христиане были вынуждены защищать предполагаемую вульгарность библейского языка, которая казалась особенно ясной в сравнении с безупречным языком Гомера, говорит всего лишь о том, что Рим захватил Иудею, а не наоборот. Эстетический выбор является формой разметки границ господства.
В Европе до сравнительно недавнего времени именно аристократия определяла невидимую границу между прекрасным и вульгарным. Иначе говоря, эстетический выбор служил средством разметки не только политических, но и социальных границ. И поэтому поэт, если он ставил своей целью создание прекрасного, старательно реализовывал выбор обладающих властью. Вопреки своей воле, он был далек от независимости - даже в том случае, если он жил в холодной мансарде и пробивался с хлеба на воду.
Что такое красота в искусстве? Красота это правда. Но гораздо чаще красота в искусстве понимается как изображение "красивого". Таким образом, красивый портрет женщины - это портрет красивой женщины. Что такое красота? Это очаровывающая нас тайна. Подобно всем высочайшим переживаниям человеческой души, восприятие красоты динамично; чувство умиротворения, привнесенное красотой, никогда не гаснет. А если она создается из восторга, боли и от вложения всей души, то это красота особенная, вроде как работы художника-реалиста Николая Ноздрачева.

АЕ. И после этого тот человек скажет (я в этом почти уверен и заключаю из того, как он обычно поступает): Дорогой мой, а что же такое прекрасный горшок? Разве не прекрасное?
Гиппий. Да что это за человек, Александр? Как невоспитанно и дерзко произносить столь низменные слова в таком серьезном деле!
АЕ. Такой уж он человек, Гиппий, не изящный, а грубоватый, и ни о чем другом не заботится, а только об истине. Но все-таки надо ему ответить, и я заранее заявляю: если горшок вылеплен хорошим гончаром, если он гладок, кругл и хорошо обожжен, как некоторые горшки с двумя ручками из тех прекрасных во всех отношениях горшков, что обычно вмещают шесть кружек, - если спрашивают о таком горшке, надо признать, что он прекрасен. Как можно не назвать прекрасным то, что прекрасно?
Гиппий. Никак нельзя, Александр.
АЕ. Так не есть ли, - скажет он, - и прекрасный горшок - прекрасное? Отвечай!
Гиппий. Так оно, я думаю, и есть, Александр.

Красивым может быть и стол! Или представим себе две палки: первая грязная, гнилая, с одного конца пыльная, а с другого - изгвазданная в глине; вторая - напротив, к примеру, бита для бейсбола. Какую приятней взять в руки? Вторую. А почему? Ну, по сути, красивее она. Действительно, вторая гладкая, чистая, приятная на ощупь - она безопасна при взятии в руку. Первая же какая-то грязная, ею можно загнать занозу, кто его знает, что на ней может быть.

(продолжение следует)